katyaromanoff illustration for the work

Стихи
на русском

Poems in Russian

Озарения

Серия премии-медали Артюра Рембо

Это мой первый полный сборник стихов. Книга включает стихи разных лет — с 2009-го по 2020. За этот промежуток времени в моей жизни произошло много событий, главным из которых явилось рождение детей — отсюда и название сборника. К тому же полночь для меня — священное время суток, когда дом наконец затихает и наступает излюбленная пора стихотворчества.

Здесь читатель найдет наблюдения за современным миром и лирические переживания, которые объединяют мысль о скоротечности времени и необходимости духовного совершенствования для каждого человека и старое как мир утверждение, что жизнь прекрасна.

katyaromanoff illustration for the work

Приговоренная на танго

Полина Корицкая - о сборнике стихов

«Танец для меня заманчив, / В сердце бьёт его туше», — говорит нам поэт, тут же поясняя, что туше здесь — прикосновение лопатками к ковру — как момент поражения. Судя по всему, автор знает о танцевальном искусстве не понаслышке. А значит, понимает, насколько истончены границы между поражением и победой. Читая этот сборник, мы видим, что границ между словом и движением вообще практически не существует. Перед нами не книга, но панорама движений женского настроения. Женское сквозит в каждой строчке — танцует, мучается, живёт: «Но вновь услышав ритма звуки, Срываются фигуры с флангов, / В кольце соблазна держат руки Приговорённые на танго».
 
Дыхание у книги такое же — сбивчивое, будто задыхающееся в движении. Мотив времени усиливает это ощущение. Заявленные в самом начале песочные часы где‑то посередине начинают переворачиваться, чтобы ближе к концу сойти на нет, споткнувшись о мировое бедствие.

«Сквозь призму песочных часов / Я вижу, как движется время…» Вместе с автором мы наблюдаем течение времени, тоесть не течение — безостановочный танец. Мотив танца проглядывает везде, даже в трамвае, где пассажиры, казалось бы, просто толкутся в час пик: «А в трамвае толкались люди, / Наступали друг другу на ноги». И так же спешит фонетика стиха в почти цветаевской динамике: «Я — на север, ты — на юг — не робей, / Моих ветреных коней нет быстрей, / Проплыву я, как в бреду, семь морей, Расставание стоит у дверей».
 
У дверей этого танцевального зала расставание — больше, чем обыкновенная разлука. «Опустели кварталы больших городов — / Ни людей, ни машин, мало звуков»…
И тишина — страшный провожатый, когда мы знаем, что ведёт она к совсем не метафорической смерти. Но читатель знает: женщина — немного от слова «жизнь», поэтому смерть тут хоть и мелькает, но все время прячется за прочими смыслами. «Каждый крокус и каждый ландыш / Прорастает в меня целиком», — утверждает автор, и мы видим эту прекрасную картину, забыв о переменчивости погоды. «Диск солнца покатился по верхам — / Деревья изумлённые пригреты».
 
Пейзажная лирика вообще близка Бархатовой, как всякому русскому человеку, — даже если живёт он давно не в России. Потому и пронзительны строки о родных землях, и неизбежно прорывается тоска: «Мы можем далеко уехать, / Так, чтоб метели не мели, / Но тянет впредь сюда вернуться, / Однажды — чтоб уйти с Земли».
 
А всякая ностальгия имеет оттенок трагедии. Кольцо совершает новый виток — и вот мы уже во власти мрачных переживаний. Глобальность мышления автора можно оценить по выбранным темам, одна из которых — ВОВ: «Даразве ж они хотели / Мишенью служить живой / И в серых солдатских шинелях / Дорогой шагать фронтовой?» И не-далеко — криком: «Режут слова бритвой: Умер Гольфстрим. Умер?!» Умирают люди на войне, мужчины и женщины, сами стихии, и те — при смерти, но страшнее тихое: «Все, малыш, пора настала, / Забирай владения! / Только доктор прошептала: / „Нет сердцебиения…“ И автору сразу веришь. Особенно когда, точно отразив приметы своего времени, Бархатова пишет: „В коммуналке, провонявшей нафталином, / Затхлой тряпкой и горелым молоком, / Я стою босая в юбке длинной / И реву беззвучно ни о ком“. В этих строках она — поэт. И пусть в книге много шероховатостей и неточностей, пусть частенько сбивается ритм танца, но несколько слов сказать все‑таки удалось. А что есть поэт, если не несколько сказанных слов? Впрочем, вернёмся от общего к частному, от философии — к книге. Без чего не может существовать ни одно произведение? Конечно, без любви. „На закате сверчки нам сыграют на скрипках, / Ночь укроет в объятиях наши тела, / Ничего ведь не нужно — ни больше, ни меньше — / Только мы друг у друга и тишина…“ И в любви растворяются все страхи, вся боль, все неизбежные песчинки из медленно переворачивающихся часов.
 
И все уходит не в смерть, а в тот же танец, точнее — его попытку: „Раз-два-три — попытка вальса / Дочки с папой — раз-два-три, / Обручальное на пальце / И сиянье изнутри“.
 
Так и в попытке слова поэта — сияние, спрятанное в чисто женской форме песочных часов.

Стихи

Всё от любви

Все девочки с рождения – принцессы,
Смешливые чудачки без секретов,
И, несмотря на разные прогрессы,
Сей факт не изменить зиме и лету.
 
Они – прелестные невинные создания,
Что обожают куклы и конфеты,
Пока их детство не прервёт свидание,
Во взрослый мир их увозя в каретах.
 
Кого-то – в срок, кого-то – очень рано,
С другими запозднится отчего-то,
И уезжают девочки от мамы
На поиски желанного кого-то.
 
Принцессы вырастают в королевы,
Но что-то вдруг не так идёт в процессе,
И правое вмиг путается с левым,
И забывают прошлое принцессы.
 
А женщины, предавшие забвению
Свой королевский ранг и свою кровь,
Обречены отдаться во владение
Добра иль зла, но выше всех – любовь.
 
В одном стремлении постичь заветный берег
И вымерить блаженство своей мерой,
Одна из тысяч станет чистой Сольвейг,
Другая станет обделённой стервой.
 
И третья любовь принца, как по книжке,
Сменяет на куст роз и соловья,
Четвёртая в одеждах серой мышки
Не побежит к любимому в поля.
 
И кто-то станет сущей ведьмой с горя
От `отнятой растерзанной любви,
А кто-то станет жить, как ветер в море,
И мотыльком порхать, лишь позови.
 
Но те, прошедшие врата и кр`уги ада
И уцелевшие в любовных жерновах,
Взойдут на трон, простив себе утраты,
И – королевы вновь в своих сердцах.
 
Некоролевы станут верить в старость,
Несчастия свои оставив визави,
Даруй, Господь, им утешенья малость,
Ведь от любви у них всё, боже, от любви.

***

Спасибо, память, что ты так добра
И не терзаешь разум поминутно,
Что я не помню, сколько было зла
И боли, кем-то данной безрассудно.

Благодарю тебя, что жалкие обиды
Прошли и скрылись в толще бытия –
Пусть мелкие и напускные с виду,
Они сгрызают изнутри меня.

Как хорошо, что ты нетороплива
Плохое вытащить из дальнего угла,
Что позволяешь мне побыть счастливой,
Сокрыв те дни, где царствовала мгла.

Моя забывчивость – блаженное спасение –
Вернее средства вряд ли я узнаю,
В надежде обрести других прощение
Я ссор не помню – значит, я прощаю.

Читает автор

Параллельные миры 

Мы живем в параллельных мирах, 
Параллели – они бесконечны, 
Из домов одиноких мечты 
Ускользают наверх в Путь Млечный.

Через стены миров из стекла 
Наблюдаем друг друга пристойно: 
«Эй, привет! Как семья? Как дела?» – 
Обронить на ходу, и довольно. 

В лабиринтах земной суеты
Бег по кругу – наш общий удел, 
Соблюдаем условность игры, 
Миров наших известен предел. 

Вот бы нам повстречаться однажды
 В другом мире – не параллельном, 
Чтобы был он как розовый сад, 
Где царит доброта безраздельно. 

Мы б в глаза посмотрели друг другу 
И простили и правду, и ложь, 
Мы б увидели: все мы – люди, 
Пусть мы разные – ну так что ж?
 
Да и разница эта ничтожна: 
Что с того, что тот – молод, тот – стар, 
Когда злые слова неподложно 
В самом сердце взметают пожар?

Что с того: ты – богат, а я – беден? 
Не меняется суть вещей: 
Несмышленые, хрупкие дети 
Мы с тобой во вселенной, поверь. 

Одно важно – что мы похожи, 
Потому что мы любим жить, 
И нам жить в веках, только все же 
Не порвать бы людскую нить. 

Не вспугнуть бы нежные речи, 
Что идут глубоко из груди, 
Сохранить бы тепло человечье 
И другим передать по цепи. 

Мы ведь только любовью живы, 
В остальном мы навряд ли уверены: 
Вдруг миры наши пересекутся, 
Даже если они параллельные?

***

Здесь лето расцвело, шумит волна,
бормочет шмель в полёте что-то, 
а где-то далеко идёт война – 
там убивают даже по субботам.
 
От глаз пытливых прячется за лист
клубника, как девица под венец,
а в это время жуть наводит свист
ракет, сулящих всем живым конец.
 
Колибри тычет хоботком в цветы,
дразнит шашлык на тлеющих углях,
а где-то взрывы – рушатся мосты,
и сердце сковывает липкий страх.
 
Мне года полтора как не до сна – 
и летняя отрада не спасает,
ведь где-то далеко идёт война, 
я не могу понять, что так бывает.

Читает автор

Осенние полотна

Осенние полотна лицезрею – 
Ни один листок не колышется, 
От окна оторваться не смею, 
По-особому будто дышится. 

Словно я заворожена осенью, 
Нахожусь в немом цепенении, 
Темный волос мешается с проседью – 
Я с природой ищу единение. 

Воздух осени, тихо хрустящий, 
Разливает щемящую грусть, 
Может, в осени есть настоящая 
Нашей жизни простейшая суть? 

По весне теплым солнцем пригреты, 
В рост стремимся и расцветаем, 
Крепнем, тверже становимся летом, 
В выси, как журавли, взмываем. 

Но с приходом красы рыжевласой 
С каждым ветром прозрачнее лес, 
И сквозят наши души ненастные 
По изменчивой воле небес.

Мы отчетливей слышим стоны 
И печали уставшей земли, 
Потому что, как мощные кроны, 
Мы корнями в нее проросли. 

Обнажаются страхи и горе, 
Мы в преддверии замирания, 
Неизбежно – поздней или вскоре – 
Нам предписано расставание.

***

Шёл трамвай через город заснеженный,
пели рельсы простуженным басом,
теребила я пальцы озябшие, 
от зимы, мне казалось, нет спасу.
 
А в трамвае толкались люди,
наступали друг другу нА ноги,
на стекле рисовались узоры,
растекались подобьем патоки.
 
Там, внутри, мгновенья повисли,
как дыхание на морозе,
суетились сердитые люди, 
поддаваясь будничной прозе.
 
Мне казалось, что я всё знаю,
наблюдаю всё те же сюжеты,
никому из них не было дела, 
что на вечный вопрос нет ответа.
 
И трамвай озорно катился, 
с проводами вступив в перебранку,
а вокруг расцветал старый город,
полный свежести спозаранку.
 
По зелёным аллеям с грохотом
ускорялся трамвай заводной,
меж собой говорили шепотом,
что маршрут его кольцевой.
 
И почти на исходе лета
тот, кто раньше не вышел, смекнул:
становилось вокруг меньше света,
и трамвай никуда не свернул.
 
Чем сильнее деревья жёлтым 
покрывались, в окне снаружи,
тем прозрачней были офорты
по дороге, ведущей в стужу.
 
И пока был мой путь счастливым,
я решила сойти с трамвая, 
а он шёл неизменно в зиму,
далеко меня оставляя.

***

Ты знаешь, мир не оборвался, 
И не разверзлась плоть земли, 
Когда со мной ты распрощался, 
Забыв последнее «прости». 

Я за тобой не побежала 
И не пыталась удержать, 
Вот только неба стало мало, 
И воздух кончился дышать. 

За моим маленьким окошком 
Все шли сиротские дожди, 
И я дышала понемножку, 
Ступая в робкие шаги. 

Сначала мне хотелось верить: 
Ко мне ты возвернешься в полночь, 
Своим часам велела мерить 
Секунды, сложенные в горечь. 

Но бремя стало неподъемно, 
И отпустила время я – 
Неровной бороздой бедовой 
Пошла тянуться колея.

И я пошла что было силы 
Рвать ноги в кровь и душу – в клочья, 
Но вот в пути окрепли жилы 
И кровотечь стали не очень. 

Мозоль набилась постепенно, 
И даже ввысь вознес каблук, 
Я зажила самозабвенно, 
Верша вещей привычный круг. 

Ты знаешь, мир не оборвался, 
И не разверзлась плоть земли… 
Вот только навсегда остался 
Шрам на челе моей любви.

Царица Осень

Парчовые платья надели, 
Рубины вплели в волоса, 
Иные кафтаны прибрали 
Под шелковые пояса. 

Монисты из яхонтов, злата 
Звенят на удалом ветру, 
А кто не успел – сарафаны 
Сменяет на бархат к утру. 

Разряженные подмастерья 
Собрались на царском балу, 
Стоят в ожидании хозяйки 
В надежде снискать похвалу. 

И вот величаво, степенно 
Ступает царица сама, 
«Одна я владычица, – молвит, – 
Пока не явилась зима». 

Своими устами как сахар 
Целует всех по порядку, 
И рдеют их щеки все гуще 
От этой ее повадки.

И с ветреным каждым порывом – 
В поклоне пред ней до земли 
И лица дождем умывают, 
Лишь только она повели. 

А я нахожусь в ротозеях, 
В ликующей пестрой толпе, 
И «браво» кричу в поднебесье 
На рыжей извечной тропе. 

В глубоком своем восхищенье 
Пытаюсь поймать ее взгляд, 
Воздушные шлю поцелуи, 
Влюбленная в дивный парад. 

Ах, осень – царица, бесспорно, 
Моей неспокойной души. 
В ее б только сонных дубравах 
Мне жить… никуда не спешить…